остальные пятеро, напав на Освальда, закатили его под стол и навалились ему на голову, после чего сильно пришлось постараться, чтобы слова его звучали громко и чётко.

– Ладно. Даю вам подсказку. Слово из пяти слогов. Да отпустите же, говорю!

И когда он наконец выкатился из-под стола вместе со всеми остальными и скатертью, которая зацепилась за ботинки Г. О. (и это не считая книжек, Дориной шкатулки для рукоделия и стакана грязной воды, в котором полоскали кисточки и который свалился заодно со шкатулкой), – когда Освальд выкатился, то сказал:

– Мы станем чи-та-те-ля-ми, напишем редактору «Пиплз пейджент» и выскажем своё мнение о главе с Джеральдиной. Дора, вытри, пожалуйста, воду, а то она под меня затекает.

– А не кажется ли тебе, – откликнулась Дора, которая с редкой для неё покладистостью взялась осушать лужу двумя носовыми платками, своим собственным и Элис. – Не кажется ли тебе, что шесть писем, подписанных фамилией Бэстейбл и посланных из одного и того же дома, покажутся весьма, весьма…

– Подозрительными? – понял, куда она клонит, Освальд.

– Ну да, – подхватила Элис. – Но мы все, естественно, используем разные имена и адреса.

– К тому же не станем лениться. Пусть каждый отправит по три-четыре письма, – подал идею Дикки.

– И можем их отправлять из разных частей Лондона, – сообразил Освальд.

– Я напишу стихи для своего письма, – вдохновился Ноэль.

– Нужно, чтобы все письма были на разной бумаге, и нам необходимо купить её. Давайте сразу же после завтрака сделаем это, – распорядился Освальд.

И мы пошли за бумагой, но, обойдя все магазины в округе, сумели приобрести только пятнадцать сортов различной бумаги и конвертов.

В первом магазине нас вовсе постигло фиаско. Мы вошли и попросили:

– Нам, пожалуйста, на пенни бумаги и конвертов. Всех видов, которые у вас есть.

Леди из магазина кисло на нас посмотрела поверх очков и осведомилась:

– Зачем?

– Писать анонимные письма, – ответил Г. О.

– Анонимные письма – это очень плохо, – сурово бросила магазинная леди и отказалась нам что-либо продавать.

Поэтому в других магазинах мы остереглись объяснять цель покупки, и нам бумагу с конвертами продавали. Голубоватую, желтоватую, серую и белую, с фиолетовым оттенком и фиалками на ней, а также розовую с розами. Бумагу с цветами купили девочки – ту самую, которую Освальд считает решительно не пригодной ни для кого, кроме этих сентиментальных созданий. Мы, однако, должны извинять эту их слабость. Им-то она кажется вполне естественной.

Мы написали шестнадцать писем, изо всех сил пытаясь менять почерк. Трудное, между прочим, дело. Освальд даже попробовал писать левой рукой, но результата достиг практически нечитаемого, а если бы кто-нибудь даже и ухитрился это прочесть, то счёл бы посланием из сумасшедшего дома, настолько бредовым вышло содержание. Словом, Освальд эти каракули в итоге выбросил.

Письмо в стихах мы позволили Ноэлю написать только одно, и начиналось оно так:

       О Джеральдина! О Джеральдина!

Лучшая в мире ты героиня!

Сколько я книг других ни прочёл,

Равных тебе ни одной не нашёл.

Писать вдохновляет побольше прекрасных

Стихов взгляд глаз твоих ясных —

Венецианских, ужасной величины,

То сини они у тебя, то черны.

Плюс волосы, нос, подбородка овал.

Такой красоты я ещё не видал.

И дальше в подобном же роде до бесконечности.

Во всех остальных письмах говорилось, как прекрасна глава «Под домом венецианского дожа», и как она нам нравится (гораздо больше всех других глав), и как мы надеемся, что новые будут похожи именно на неё.

Мы слишком поздно выяснили, что Г. О. назвал её «Домом венецианского дога», но надеялись, что его письмо затеряется среди остальных наших отзывов и на ошибку не обратят внимания.

А отзывы получились солидными. Мы ведь не из головы их брали, а позаимствовали всякие там умные слова из рецензий на книги других авторов в старых журналах. Поэтому глава о Джеральдине и заткнутых за пояс толедских кинжалах провозглашалась у нас «виртуозно написанной», «верно бьющей в цель», «пронизанной тёплым очарованием былых времён» и «источающей аромат подлинности».

Кроме того, мы клялись и божились, что «прочли её на едином дыхании от слова до слова», что она «целиком и полностью проникнута горьким трагическим реализмом», а также в ней «присутствует тонкое отображение самых разнообразных чувств».

Ну и ещё немного нагородили подобной же чуши, но какой именно, автор уже не помнит.

Когда все отзывы были готовы, мы надписали на конвертах адреса, наклеили марки и, облизав клеевой слой, запечатали конверты. Затем мы попросили разных людей их отправить. И помощник садовника, который живёт в Гринвиче, и другой, что живёт в Льюишэме, и слуги, проводящие свободные вечера в далёких от нашего дома местах вроде Плейстоу и Гроув-Парка, – каждый получил свою порцию для отправки. Особенно нам повезло с настройщиком рояля, жившим в Хайгейте. А мастер, занимающийся электрическими звонками, был из Ламбета.

Вот таким образом нам и удалось разбросать «читающую публику» почти по всем частям Лондона, и мы стали отслеживать визиты почтальона, с нетерпением ожидая ответа редактора. Целую неделю прождали, но ответ так и не пришёл.

Допускаю, что вы уже над нами посмеиваетесь, считая балбесами, так как отзывы наши были подписаны разными причудливыми именами вроде Дейзи Долмен, Эверард Сент-Мор и сэр Чомли Маршбэнкс. И обратные адреса на них значились не менее причудливые: Чатсуорт-хаус, Лоумпит-Вейл, и бунгало на Итон-сквер[120].

И всё же умерь свой смех, читатель, иначе сам рискуешь прослыть не слишком умным. Ответа мы ожидали с полным на то основанием. Потому что одно из посланий (содержавшее наиболее пышные похвалы творению дяди Альберта в словах, почерпнутых из журнала «Спектейтор»), написанное на нашей фамильной бумаге и вложенное в конверт с гербом и адресом нашего индийского дяди, было подписано подлинными именем и фамилией Освальда Бэстейбла. Вот на эту-то эпистолу мы совершенно логично рассчитывали получить ответ. Ну и кто над кем должен смеяться?

Но ответа не последовало. И по прошествии ещё трёх дней все мы, разочарованные и приунывшие, почувствовали, что абсолютно выдохлись. Даже сознание того, что мы изрядно потрудились на пользу дяди Альберта, мало нас ободряло, если ободряло вообще. И наступил момент, когда Освальд вслух излил чувства, переполнявшие наши сердца.

Он сказал:

– Дальнейшее ожидание безнадёжно. Предлагаю обратиться к редактору с прямым вопросом: почему он не отвечает на письма?

– Ну и не ответит он тебе на него, как и на все прочие, – отмёл идею сокрушённый Ноэль. –